Важная вещь.
Есть кое-что, что мучает меня уже несколько дней. Воспоминание, в котором я очень не уверена.
Я пытаюсь использовать его, как якорь, сама не знаю, почему, но его окончание ускользает от меня, и я не могу быть уверенной наверняка, было ли всё именно так или совсем иначе.
Мне, кажется, восемь.
Мы- я, Зу с маленькой Алёнкой в коляске и приехавшие в гости бабушка с Настей, возвращаемся с прогулки по парку в Пушкине. Лето, ранний вечер, день солнечный и очень тёплый. Помню, на мне дорогущий летний голубой с белым юбочный костюмчик из лёгкой юбки в пол и блузы на завязках. Помню, как ещё годом раньше его купила мне бабушка, хитро шепнув между делом ''только маме не говори, сколько он стоит''.
Вот.
Мы идём мимо очередного затянутого лесами с сеткой пушкинского домика, и тут я замечаю там движение.
Рабочие, гастарбайтеры, может, человек пять, галдят и смеются. А в руках одного из них- голубь.
Обычный сизарь, серый с белыми пятнами. Дурак, видимо, залетел в сеть и застрял.
Они гогочут, и передают его из рук в руки, а один делает вид, что хочет его съесть, широко открывая рот и поднося к нему голову птицы.
Сейчас я понимаю, что они были совсем пиздюками, никто не старше двадцати пяти. Они не были высокими и вообще не выглядели хоть сколько-то угрожающими и способными дать отпор
Но тогда мне было восемь, и я этого не заметила. Я видела из чёрные от грязи руки, сверкающие белые зубы, слышала грубые, непонятные голоса и смех. А голубь был там, у них, с круглым испуганным глазом и тонким клювом, и я ничего, ничегошеньки не могла сделать.
Я помню свой ужас.
А что было дальше, не помню.
Возможно:
Мы уходили от лесов всё дальше, и я, не в силах совладать со своими чувствами, посекундно оборачивалась. А когда меня спросили, в чём дело, разревелась, и, конечно, рассказала.
И мы пошли туда и попросили забрать голубя. Рабочие отдали его сразу и без вопросов, кажется, только, чуть удивились. Его передали прямо мне в руки. Я несколько секунд подержала его в руках- он был совсем в порядке, с гладким, плотным оперением, такой тёплый, заглянула в красный глаз, а потом отпустила. И он улетел.
А возможно:
Мы уходили от лесов всё дальше, и я, не смея никого беспокоить, заставила себя не смотреть назад. И не реветь. Не рассказала, как не рассказывала очень и очень о многом, что действительно беспокоило и было для меня важным.
А потом постаралась забыть, как страшный сон, потому что не хотела принимать такое окончание истории.
И забыла.
А мозг за 13 лет достроил мне лучшую, полную надёжности и веры в семью версию событий. Я очень хотела бы быть уверенной в ней на все сто процентов, но не могу.
Потому что внезапно, именно в том конкретном месте, моим воспоминаниям начинает резко не хватать деталей.
Кто пошёл со мной за голубем? Наверное, бабушка, потому что такие ситуации- её конёк, птицу ей отдали бы даже десять викингов. Да и Зу лучше было оставаться с маленькой Алёной.
Но это логика, а не память. И я не помню, сколько именно было мужчин. А подходи мы к ним вплотную, должна была запомнить.
И много прочих деталей.
Я позвонила Зу, но она вообще не помнит толком ту поездку. И, конечно, вообще не помнит голубя. Помнит другого, совсем в другом месте. Зато помнит в тот день встреченного одноклассника по имени(представляешь!) Саша Пушкин, который её узнал.
Со звонком бабушке сложнее, и шансов прояснить картину в любом случае немного. Но я, наверное, всё же попытаюсь.